- За годы Советской власти начали осуществляться самые сокровенные мечты прогрессивного человечества. Многие из них превратились в быль и в области социальной действительности, и в науке, и в сфере покорения сил природы. Одним из популярных лозунгов был «Все во имя человека, для блага человека». Вся официальная пропаганда была направлена на то, чтобы утвердить на земле Мир, Труд, Свободу, Равенство, Братство и Счастье всех народов. В этом отношении нам есть чем гордиться. Возникает вопрос: почему общество, декларируемое как высшее достижение человечества, оказалось в глубоком политическом и экономическом кризисе, приведшим к распаду СССР?

- Во-первых, вопрос архисложный, нуждается в комплексном подходе. Во-вторых, об этом очень многое уже известно, вряд ли я что-нибудь новое, оригинальное скажу… А толочь воду в ступе не хочется.

- И все же… У любого  из нас есть свое видение, свои мерки. Какова Ваша точка зрения?

- Тут много объективных и субъективных факторов. Если обо всем досконально говорить, получится настоящий Талмуд. Воспользуемся советом небезызвестного острослова Кузьмы Пруткова: «Зри в корень!» А «корни» Советской власти находятся в октябрьских баталиях 1917 года. Будучи крайне необходимым условием, захват власти не есть еще революция. Нужно покончить со старым миром, с его консервативными институтами и реакционными элементами, создавать новую основу общества, заодно сбросить с себя весь мерзкий груз прошлого и подготовить себя, чтобы стать способным к политическому господству и успешному управлению страной.

Таким образом, деятельность революционного государства двоякая: революционно-разрушительная и революционно-устроительная. Хорошо, если после революционно-разрушительной деятельности начинается толковая, всесторонне выверенная революционно-устроительная деятельность, чтобы она стала, как выразился один из мудрецов, залогом будущего согласия, а не рассадником будущих революций.

-К сожалению, случилось самое худшее: на наших глазах произошла очередная социальная катастрофа, вызванная распадом СССР в 1991 году. А каков состав «динамита», после взрыва которого остались одни обломки от некогда могущественной державы?

- «Государство сильно сознательностью масс, - писал Ленин. – Оно сильно тогда, когда массы все знают, обо всем могут судить и идут на все сознательно». Сказано великолепно. С этим трудно не согласиться. И действительно, когда массы все знали, могли судить обо всем, принимали живое участие во всех начинаниях страны и – что очень важно! – видели реальные плоды своего труда, тогда они шли на все сознательно. И с песнями, овеянными революционной романтикой, они часто на голом энтузиазме творили невиданные чудеса. В частности, в кратчайшие сроки на просторах страны появилось огромное количество поистине народных строек (Днепрогэс, Магнитогорск, Комсомольск-на-Амуре, ЧТЗ и т.д.), а потом спасли не только Отечество, но и Европу, в том числе и немецкий народ, от коричневой чумы.

А вот та грызня за власть и чехарда в правительственных кругах, которые произошли после смерти Сталина, особенно после ХХ съезда КПСС, привели массы сперва в недоумение, потом в шоковое состояние, а со временем к окончательному разочарованию. Люди убедились, что, жонглируя высокопарными фразами, манипулируя общественным мнением с помощью СМИ, тотальная ложь была возведена в ранг государственной политики. Недаром говорят: рыба гниет с головы. «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме», - громогласно заявил Н.С. Хрущев в 1961 г. на ХХII съезде КПСС. А в следующем году были повышены цены продукты питания. В результате появились массовые протесты городского населения. В частности рабочие одного из крупнейших заводов Новочеркасска объявили забастовку. Против них устроили кровавую бойню с применением оружия. Власть скинула маску и показала свое подлинное лицо.

 

«Слова правителей как цветы на дереве:

И красивы и ароматны всегда.

А народы – бог знает, с каких пор! –

Всё ждут плоды, надежды не теряя, -

 

написал я в одном из четверостиший, выразив свою реакцию на наглое поведение властей и духовную спячку широких масс.

Как ни горько, начиная с Хрущева, ни один из лидеров страны не оказался достойным преемником Сталина - ни по масштабу ума, ни по организационным способностям. Все их так называемые «реформы», в лучшем случае носили половинчатый, косметический характер, не имели ничего общего с реальной действительностью, с марксисткой диалектикой. Наша народная мудрость гласит: если хватаешься за дерево, то держись за ствол, а не за веточки. Из-за таких непродуманных, волюнтаристских действий были допущены большие срывы как на международной арене, так и внутри страны.

Чтобы не быть голословным приведу хоть один пример. В результате грубого нарушения соотношения между I и II подразделениями общественного производства, вызванного милитаризацией экономики (в 1970-1980 годы 70% госбюджета направлялись на военные расходы) резко сократились капиталовложения в социальную сферу. Ее финансирование «по остаточному принципу» привело к оттоку сельских тружеников в города, дефициту товаров первой необходимости, к их дороговизне и инфляции.

Зато усилились такие негативные явления, как приписки, коррупция, семейственность, особые привилегии так называемой номенклатуры и т.д. Короче, усиление социального неравенства, частые нарушения законности, бесконечные славословия в адрес руководителей на партсъездах и в печати вызывали резкое недовольство в стране.

На внеочередном ХХI съезде КПСС было сказано: «Мы считаем, что тот общественный строй, который дает народу больше материальных благ, тот строй, который предоставляет народу неограниченные возможности для духовного роста, - такой строй является прогрессивным, за ним будущее». В жизни произошло совсем наоборот. А это, в свою очередь (вместе с известным предательством интересов страны ее руководителями), привело к краху единого народно-хозяйственного комплекса и распаду СССР.

- Азиз-муаллим, после распада СССР духовная жизнь, культура загнаны в тупик. Сейчас мы, представители творческой интеллигенции, особенно малочисленных народов находимся, мягко говоря, в незавидном положении. Если на высоком государственном уровне не будут приняты надлежащие меры, то скоро окажемся у «разбитого корыта». На ваш взгляд, в историческом аспекте какова фундаментальная основа нашей поэзии, на чем она зиждется и выдержит ли суровые испытания нынешнего времени?

- Выдержит. Безо всяких сомнений. Пока жив народ, живы будут и его поэзия, его искусство, его музы. Тот, кто хоть раз поел халву и знает технологию ее производства, при каждом удобном случае обязательно приготовит это вкусное и высококалорийное яство. Что я этим хочу сказать? У нашего народа большой исторический и нравственный опыт. С нами не случится то, что произошло с культурой майя и наши талантливые художники слова не останутся в диком одиночестве, как Робинзон Крузо на необитаемом острове. Тем более  в современном мировом сообществе с его материальными и духовными ценностями и возможностями.

Да, мы потеряли почти всё, что было создано народным гением в седой древности – до Кавказской Албании и за годы ее существования, поэтому официально лезгинская письменная литература пока что начинается с творчества знаменитого поэта VII в. Давдака, а точнее с его поэмы – элегии  «Плачь на смерть великого князя Джаваншира».

- В чем причина такой ужасной трагедии?

- Будто мы попали в немилость богини Клио, на земле Эдему подобного Лезгистана в течение всей его истории разыгралось неисчислимое множество кровавых баталий, унесших сотни тысяч человеческих жизней, превративших цветущие города и сёла в руины, а изумительные творения вдохновенного труда – в пепел и прах. Из-за отсутствия капитальных, научно-обоснованных исследований нашей истории складывается такое впечатлении (вопреки  всякой логике!), будто раньше в соседстве с такими цивилизованными странами, как Персия, Армения, Грузия и т.д. у лезгин не было своей самобытной национальной культуры, будто они какие-то инопланетяне, случайно оказавшиеся на Кавказе. Самое лучшее, что пишут о нас со всякими экивоками иные добропорядочные господа-ученые, это то, что в свою бытность племена, проживающие от рек Аракса и Куры в Северном Азербайджане и в южных районах Дагестана, занимали ключевые посты в государстве Урарту, приняли активное участие в разгроме Вавилонского царства, имели, как шумеры, свою письменность в виде клинописи, одними из первых в мире наряду с ассирийцами использовали конницу как войсковую единицу и т.д. и т.п.

А кто они, эти племена? Почему-то четко и внятно не скажут, что это предки албан, предки нынешних лезгин и лезгиноязычных народов, ибо других аборигенов здесь, на этой земле до нашей эры не было. Они же, эти племена, и образовали мощное государство – Кавказскую Албанию со своей политической системой, с высоким уровнем социально-экономической и культурной жизни. По самым скромным подсчетам античных авторов, у албан было 60000 пехотинцев и 22000 конницы. Это довольно внушительная сила!

- Интересно, почему обо всем этом открыто, масштабно и досконально не пишут наши историки? Всё вокруг да около. Или пороха не хватает что ли?

- Молчат, будто кто-то толокном набил им рот.

- Доколе? Ведь молчание – как известно, знак согласия. Что и надо фальсификаторам истории. Но этому не бывать! Истина, думаю, восторжествует скоро.

- Не сладко пришлось лезгинам и после вторжения арабских, а позже тюркоязычных полчищ. Кавказская Албания потеряла политическую и национальную независимость. Тем не менее в течение шестисот лет сопротивлялся наш народ насильственной исламизации древней страны Лакз. Увы, были последовательно уничтожены рукописные и культовые памятники. Прерваны всякие связи с соседними народами, ставшими по воле судьбы «неверными». Албанская письменность была окончательно вытеснена арабской письменностью, а тюркский язык постепенно становится языком межнационального общения.

- Согласен. Очень многое было сожжено, уничтожено и утеряно. А что удалось сохранить?

- Прежде всего, свое «я»: свою землю, свой язык, свою культуру, свое искусство… И, наконец, историческую память и жизненную философию. Мы не смешались, не растворились в «общем котле» с иноземными захватчиками. И не спрятались среди скал, спасая свою шкуру, как овцы в закуте. Хотя ареал обитания уменьшился по сравнению с временами Кавказской Албании, наш народ сохранил свою территорию от синих вод Каспийского моря до вершин Шахдага и Шалбуздага.

Это имело не только торгово-экономическое, военно-стратегическое, но и нравственно-эстетическое значение. Благодаря морю, степям и горам лезгины отлично разбираются в понятиях «глубина», «широта» и «высота». Поэтому глубина мысли, широта души и высота эстетического идеала стали неотъемлемыми чертами национального духовного бытия этого гордого, свободолюбивого, многострадального, но мужественного и удивительно гостеприимного народа. Трудно найти лезгина, который не имеет своего кунака. Хотя махровые националисты считают это бесхребетностью, нашей толерантности, интернационализму нет предела. Недаром в лезгинском пантеоне самым могущественным богом является Алпан (бог огня) и самым почитаемым – Атар (бог солнца), которые дарят свет и тепло, взамен не требуя ничего. Потому у нашего народа огненный темперамент и солнечный дух, что во всем блеске воплотилось в эпосе «Шарвили» и других произведениях народного творчества.

А какая шикарная, восхитительная природа у нас: с одной стороны, белопенные морские просторы, изумрудные массивы реликтового субтропического Самурского леса, с другой стороны, сочные альпийские луга и вечные ледники. В объятиях такой пышной многокрасочной природы с резкой сменой климатических поясов и богатой фауной и флорой человек никогда не впадает в состояние депрессии, абулии, безволия…

- Наоборот, такая дивная природа окрыляет, возвышает, одухотворяет человека…

- Делает его оптимистом, жизнелюбом, ценителем и творцом Красоты, патриотом своего Отечества. И вся эта палитра красок, гамма чувств, несмотря на строгие запреты, жестокие преследования со стороны властной элиты, религиозных фанатиков и мракобесов, отражены у нас в фольклоре: в песнях, сказках, баснях, легендах, даже в ковроткачестве и других видах народного искусства. Вот это и есть, по моему разумению, вторая составляющая фундаментальной основы нашей поэзии, нашей культуры в целом.

- А есть ли третье?

-Есть. Это уже наша литературная традиция, уходящая в глубь веков, которая как коктейль представляет собой смесь «соков» албанской и арабо-, персо-, тюркоязычной литературы, а после Октябрьской революции советской и мировой художественной культуры.

Как видим, наша литературная традиция, начиная с Давдака и кончая вашим поколением, то есть поэтами 80-х годов прошлого века, необычайно эффектная и эффективная, как высококачественный кислородный коктейль.

- Кислородный коктейль – лечебная смесь, насыщенная кислородом. По Вашему какие мастера слова дали больше «кислорода» для становления и развития нашей литературной традиции?

- Их много. Прежде всего, наши классики. И общепризнанные, и еще не признанные.

- Разве и такое есть? Тогда кого можно считать классиком? Существуют ли какие-то конкретные устойчивые критерии?

- В самом широком смысле классик – это творец шедевров, это, по выражению Платона, демиург, т.е. божество. У него свой мир, свое кредо, своя яркая индивидуальность… В классических произведениях нет ничего незначительного и невыразительного. Они обладают непреходящей эстетической ценностью и сохраняют на века значение художественного образца в истории искусства, т.е. являются своеобразным эталоном меры и гармонии. Такие произведения оказывают сильнейшее воздействие на реципиента (читателя, слушателя, зрителя), становятся катализатором художественной мысли, генерируют новые идеи и дают огромный толчок развитию литературы и искусства, порождая массу продолжателей и подражателей.

- Есть ли какие-нибудь существенные проблемы, связанные с нашими классиками, на что следует обратить внимание?

- Немало. Еще не все произведения наших классиков, написанные на арабском, персидском и тюркском языках, переведены на лезгинский язык. У некоторых до сих пор не установлены даты рождения и смерти. Есть и такие, чье творчество на родном языке ставят под сомнение (как Кюре Мелик) и такие, чья национальная принадлежность окончательно не выяснена (как Саид Азим Ширвани).

- Какова Ваша версия? Есть ли у Вас иные аргументы?

- О жизни и творческой деятельности Кюре Мелика пока что очень мало известно как нашей публике, так и литературной общественности. Но то, что уже есть в наличии, дает нам основание говорить о том, что К. Мелика после Низами, быть может, самая высочайшая вершина лезгинской поэзии.

По тем данным, которыми я располагаю, Мелик был неординарной личностью, а точнее человеком большого государственного ума; он объездил полмира, знал несколько иностранных языков. Почти все научные труды и многие художественные произведения этого корифея, национального героя были сожжены на его глазах головорезами Тимурленга возле селения Мамрач, на перекрестке дорог (чтоб все увидели!), рядом с виселицей, куда его собирались вздернуть, предварительно содрав с него кожу живьем. Но не смогли осуществить это злодеяние. Мелика спасли вихрем налетевшие конные отряды горцев со стороны р. Самура во главе с его дочерью Хафизат.

Как известно, в следующем году будет 670-летний юбилей К. Мелика. Постараюсь к этой знаменательной дате обо всем этом рассказать более подробно.

- А что Вы можете сообщить о Сеиде Азиме Ширвани?

- 28 июня 1993г. старший научный сотрудник  института литературы им. Низами, доктор филологических наук,  ныне покойный литературовед Мавлуд Ярахмедов подарил мне один экземпляр своей брошюры «Азербайджанская поэзия и Етим Эмин». Она была выпущена на русском языке в Баку (издательство «Элм», 1992) по постановлению научно-издательского совета Академии наук Азербайджана. Там было немало интересного, любопытного, даже спорного, но больше ценного и значительного. В частности, я узнал, что предки крупнейшего теоретика, непререкаемого авторитета по восточной литературе, академика Ф. Касум-заде были из Мискинджи, моего родного села, что, конечно, меня по-человечески очень обрадовало.

И еще на одно место в этой брошюре я обратил особое внимание, где было написано: «Известный поэт – просветитель, учитель великого Сабира, видный сатирик С. А. Ширвани (1835-1884)… был тесно связан с Дагестаном. Он долгие годы после смерти отца жил в сел. Ягсай, у деда Молла Гусейна. Одиннадцать лет жил Сеид Азим в Дагестане с дедушкой и матерью – кумычкой… Сеид Азим был несколько раз в Касумкенте и имел личное знакомство с Етим Эмином и Гасаном Алкадари. И Етим Эмин уважал и любил С.А.Ширвани». При очередной встрече с М. Ярахмедовым, с этим неистовым подвижником духа, обогатившим национальную сокровищницу великолепными находками (открытиями), я спросил у него:

- Скажите честно, почему в Вашей работе нет ни слова об отце Саида Азима? С чем связано его частое пребывание в Касумкенте?

- Разве это не понятно? Мудрецу, говорят, и намек достаточен. Если бы я открыто сказал, что его отец был лезгином, выходцем из Кюринского округа, то вряд ли эта брошюра увидела свет. Я и без того нахожусь под градом ядовитых стрел местных националистов-пантюркистов. Не знаю, какие стальные нервы надо иметь, чтобы выдержать все эти грязные игры вокруг моей персоны.

К сожалению, эта встреча оказалась  последней в нашей жизни. М. Ярахмедов как одинокий гордый альпинист высоко в горах сорвался в глубокую пропасть бездушия, зависти – не сомневаюсь, даже ненависти. Какова судьба собранного по крупицам большого литературного наследия и собственного творчества этого незаурядного ученого, не известно никому и находится в большой опасности. Все мои попытки установить хоть какую-либо связь с М. Ярахмедовым оказались тщетными, а после его смерти по моему поручению, будучи в Баку, неоднократные визиты моего сына, журналиста Милрада Фатуллаева не дали никаких результатов: ни работники института им. Низами, ни члены семьи покойного не стали даже разговаривать на эту тему, будто М. Ярахмедова вовсе и не было на этой земле.

Так что истина о Саиде Азиме еще находится под колпаком.

- Да, факт более чем интересный. Разве мало писателей, которые создавали свои произведения не на родном языке. Их уйма в мировой литературе.

- Говорят, в Эфиопии Пушкина считают и своим поэтом. Ему поставлен памятник. Его именем названы улицы. А мы что сделали для таких гейзеров художественной и научной мысли как Саид Кочхюрский, Мирза Али Ахтынский, Гасан Алкадари и др. Ровным счетом ничего.

- В таких случаях говорят: кот наплакал.

- Даже премия им. Е. Эмина бесследно исчезла.

- Кстати, Ваше мнение о Е. Эмине…

- Свое отношение к Эмину я выразил еще в студенческие годы в стихах, посвященных ему. Из разработанных тогда мной серий статей удалось написать только одну – о любовной лирике Е. Эмина. Она была передана по радио где-то в середине 60-х годов прошлого века и до сих пор находится в моем архиве. Лично для меня Е. Эмин – светило несоизмеримой величины, в его стихах во всем блеске отражена душа лезгинского народа, а душу народа невозможно соизмерить ни с чем. Е. Эмин такой же гениальный народный поэт, как, например, Роберт Бернс для шотландцев. Жаль, очень жаль, что до сих пор нет полного собрания сочинений Е. Эмина с научными комментариями.

О Р. Бернсе существует великое множество биографий, исследований, художественных произведений. А что об Эмине имеем? Все ярче и ярче возгорается посмертная слава Е. Эмина, но только у себя на родине. Его стихи ждут своего С. Маршака, чтобы они стали достоянием России и через русский язык всего мира.

- Мы поговорили о классиках, хотя не обо всех. Тут картина более-менее ясная, но литература не состоит из одних классиков.

- Спору нет. Наша литературная традиция порой напоминает мне Млечный Путь, состоящий из мириады звезд. Естественно, каждая из них излучает свет, хотя неодинаково. Хуже всего, жизненная и творческая биография многих из них окутана туманом времени ( Микрах Кемер, Мискин Вели, Забит Каладжухский и т.д.). Поэтому есть определенный риск при оценке того или иного поэта, что случилось и с Етим Эмином, объявляя его в свое время отцом лезгинской литературы. Все это происходит потому, что мы не располагаем своим духовным наследием в полном объеме.

Легче поговорить о Советской лезгинской поэзии: тут все зафиксировано. Поэтому можно особо отметить те или иные этапы, периоды ее развития и указать на их ярких представителей. В этом отношении после С. Стальского в авангарде революционно-настроенных мастеров слова был незабвенный Алибек Фатахов – поэт-самородок, поэт-новатор, «лезгинский Маяковский», который загадочным образом погиб в 25 летнем возрасте. Как много успел он создать за свою короткую жизнь: звучные, пламенные стихи, написанные в форме лесенки; эпические поэмы; замечательные рассказы; солидный роман в стихах «Разорванные цепи». Насколько мне известно, такого поэта, как А. Фатахов, в те годы не только в Дагестане, но и на Северном Кавказе не было. Я бы его поставил рядом с классиком венгерской литературы Шандором Петефи (1823-1849).

В 30-х годах прошлого века лезгинская поэзия бурлила. Увы, жестокий и ненасытный молох войны вырвал из рядов нашей литературы в самом рассвете сил талантливых поэтов Балакардаша Султанова, Мусаиба Стальского, Мемея Эфендиева…

- А какая картина была в 40-х годах?

- Период 40-х годов до середины 50-х  можно охарактеризовать как долгая ночь риторики в лезгинской поэзии. Правда, на фоне темного небосклона заметно выделялась звезда народного поэта Дагестана Тагира Хрюгского, как автора острых антивоенных филиппиков, сатирических стихов и поэм, любовных песен. Тем не менее, и он был одним из ведущих солистов в общем хоре лезгинских поэтов (А. Муталибов, Ш. Кафланов и мн. др.), прославляющих каждое деяние Советской власти.

Но роль дирижера, быть может, сам того не подозревая, пришлось выполнить Шах-Эмиру Мурадову. В отличие от самоучки Т. Хрюгского и других малограмотных стихотворцев, Ш.-Э. Мурадов имел высшее образование (окончил физмат Дагестанского Государственного пединститута), был редактором альманаха «Дружба» на лезгинском языке (тогда журналов не было) и членом правления Союза писателей Дагестана. Вообщем, Ш.-Э. Мурадов был единственным из творческих работников, кто правил бал.

Беда в том, что, будучи под сильнейшим влиянием Советской панегирической, прежде всего азербайджанской поэзии (С. Рустам и др.), когда одаписцы удостаивались высоких государственных наград, даже звания Героя Социалистического Труда, Ш.-Э. Мурадов, этот милейший, кроткий человек, в поте лица подправлял под себя произведения многих неопытных, неискушенных поэтов. В результате был нанесен непоправимый вред, как собственному творчеству, так и всей лезгинской поэзии. Так происходит всегда, когда на тебя давит Система, а у тебя ограниченный кругозор и крайне скудный арсенал теоретических знаний, и, кстати, одно без другого не существует.

- По-моему, он впоследствии изменился, особенно в 70-80 годы.

- Да изменился, но это удалось ему не сразу и не очень легко. 5 сентября 1995 г. он подарил мне свою книгу «Звуки чувств» с автографом, написанным в стихах. Вот первые строки этого восьмистишия:

Будучи вечно в поисках прекрасного,

Ты все выясняешь (перебираешь) во Вселенной.

Влюбленный в поэзию самозабвенно,

Глубокое твое поэтическое море.

(подстрочный перевод)

 

Я невольно улыбнулся: хотя между нами были уже самые теплые человеческие отношения: в свое время Ш.-Э. Мурадов не опубликовал ни одного моего стихотворения (он просто не понимал меня).

Я обратил внимание на название сборника. Он сказал: «К концу жизни мы пришли к тому, с чего ты начал. Но теперь уже поздно. Слишком поздно!» Ему было уже 82 года.

«Звуки чувств» - такое название книги Ш.-Э. Мурадова диаметрально противоположно тому, что было раньше у него: «Счастливый Дагестан» (это первый сборник поэта, 1949), «Мы все - друзья», «Белые голуби», «Слава человечности!», «Счастливые» и т.д. Вот один из значительных сборников поэта с интригующим названием: «Драгоценные минуты». Он состоит из 4 разделов: «Знамя Ленина», «Труд – это радость», «Будьте верны любви», «Долой пережитки старины». Одни лозунги, призывы, нравоучения, моральные сентенции и т.д.

Конечно, и в последнем сборнике «Звуки чувств» осталось немало такого, что создано по старинке, по инерции. Но в нем есть и принципиально новые произведения, написанные в реалистическом стиле (сонеты, триолеты и т.д.), даже под влиянием некоторых стихотворений из моего первого сборника «Алмазная россыпь» (1963).

- Говорят, 50-60 годы особые в истории нашей поэзии, в чем лично и я не сомневаюсь.

- Действительно, большой перелом в лезгинской поэзии произошел в конце 50 –х годов ХХ века. Это было начало настоящего Ренессанса. В литературу пришла целая плеяда молодых талантливых поэтов во главе с Алирзой Саидовым и Ибрагимом Гусейновым. За плечами первого был Литературный институт им. М. Горького, второго – филфак Даггосуниверситета им. В. И. Ленина. При всей творческой несхожести оба они по горло были сыты «плодами» велеречивой, но бездушной риторики (собственно, риторика была и первой кормилицей их музы). Поэтому они повернулись лицом к жизни, стали писать реалистические произведения. Их успехи не остались не замеченными: тут же оба были приняты в члены Союза писателей СССР.

Благодаря творческим усилиям Алирзы, Ибрагима и др. поэтов эстетические горизонты лезгинской поэзии заметно расширились: появились новые темы, жанры, формы, ритмико-интонационные составляющие… Новое содержание требовало новые средства выражения.

- Не могли бы Вы вкратце охарактеризовать творческое своеобразие А. Саидова и И. Гусейнова?

- В своих идейно-эстетических воззрениях Алирза был непоколебим. До конца своей жизни (к сожалению, слишком рано покинул он сей мир) он оставался ортодоксальным поэтом. Его творчество можно сравнить с большим каналом, берега которого четко забетонированы и вода течет по строго намеченному руслу. Он был узнаваем и в стихах, и в песнях, и в поэмах. Одним из излюбленных жанров его была баллада. Тут он продолжал линию историко-героических баллад Тихонова, Багрицкого, Антокольского и др. мастеров русской поэзии. У него в творчестве не было ни единого нотка недовольства политикой Советской власти, только в стихотворении «Лезгинская улица» и в поэме «Ленин» он коснулся вопроса разделенности лезгин по реке Самур.  

Что касается И. Гусейнова, то его творческие рамки намного шире, но он эклектик. У него нет четко очерченной концепции, как у А. Саидова. Творчество Ибрагима – это неорганизованный поток, который сметает, смешивает и «захватывает» на своем пути все и вся. Он хаотичный поэт, немало сделал для лезгинской поэзии, но и дал обильную пищу для разного рода выводов будущим исследователям.

- По Вашему, что объединяет и разъединяет А.Саидова и И.Гусейнова в творческой манере, стиле, почерке?

- У Алирзы  больше музыки, эпитетов, пафоса, патетики, публицистики, ораторского стиля. У Ибрагима больше живописи, метафор, инверсий, переносов, придаточных предложений, вводных слов, что делает стих тяжеловесным. Все это относительно, конечно, но оба они, будучи достаточно образованными, в свое время остановились на полпути, стали творить в рамках господствующей поэтики. Им не хватило творческой дерзости, чтобы покончить с затвердевшими канонами и догматизмом в поэзии. Поэтому, если я не ошибаюсь, они останутся в истории лезгинской литературы как видные поэты переходного периода.

-Азиз-муаллим, во время нашей беседы мы пересекли многие «меридианы и широты» такого мирового океана, как Искусство, не раз совершали очень важные, на мой взгляд, экскурсы в историю художественной культуры нашего народа, затрагивая разные периоды ее развития. Все это, конечно, прямо или косвенно проливает свет и на Ваши воззрения в широком смысле этого слова. Скажите, пожалуйста, когда и как Вы пришли в лезгинскую поэзию? И с каким багажом?

- Официально - во второй половине 50-х годов прошлого века. Но писать начал я очень рано. Еще в младших классах. Писал разные вещи: поэтические, прозаические, драматические. Но, как ни странно, первыми публикациями были мои рецензии-отзывы на книги Кияса Меджидова «Крылатые друзья» (1956) и Зияудина Эфендиева  «Дочь яркинца» (1957) в республиканской газете «Комсомолец Дагестана» на русском языке.

- И какова же была реакция?

- Вторая рецензия для тех времен была довольно острой; она среди пишущей братии произвела впечатление взорвавшейся бомбы (как-никак З.Эфендиев – один из основоположников лезгинской советской прозы). Были поздравления, но и угрозы. Главное – рецензии дали высокую оценку как в самой редакции (двойной гонорар как лучшему материалу), так и в СП Дагестана в лице заместителя председателя правления А.Назаревича (оказали не только моральную поддержку, но и материальную помощь, что не мешало студенту – первокурснику, живущему на частной квартире). И вот после такой «одиссеи» лед чуть-чуть тронулся и меня стали печатать на родном языке. Правда, не без сопротивления, не без горячих словесных дуэлей.

- Дебют, должен сказать, крайне редкий, неординарный. Не вижу даже аналогов в нашей литературной практике. Если учесть Ваш совсем юный возраст и среднее сельское образование. Как такое могло случиться?

- Я уже говорил, что до середины 50-х годов в нашей поэзии господствовала риторика. Это как свадьба без жениха, как раскаты грома без дождя, как дерево, которое пышно цветет, но дает очень мало плодов. У моих предшественников была лобовая, прямолинейная поэзия.  Даже адепты социалистического реализма, толком не зная ни аза его, фактически творили в рамках просветительского реализма 20-30-х годов и традиционной ашугской поэзии, часто превращая свои произведения в рупоры авторских идей, в агитки, политическую трескотню, в нудные дидактические опусы. Слово «пафос» тогда было самым модным, ходячим, сакраментальным словом в литературных кругах. Все должно быть с пафосом – такова была негласная установка времени. В редакции любого печатного органа основное внимание обращали на идейно-тематическое содержание произведения, а не на художественные качества. Поэтому язык не повернется сказать о поэзии того периода как о высокой ступени развития нашей эстетической культуры.

Я был категорически против такого бездумно-начетнического, вульгарно-социологического подхода к литературе и искусству, в том числе и к поэзии, к ее функции, «сверхзадаче», как выразился К. Станиславский. Такая профанация несет в себе смертельный яд для изящной словесности, ибо приводит к бесцветной нивелировке; сковывает творческую фантазию, личную инициативу художника слова, в результате прекращаются всякие поиски новых тем, идей и средств выражения.

- Но Вы тоже дышали тем же воздухом?

- Да, дышал. Душным воздухом в бездушной среде. Но этот воздух был неприемлем для меня. Хотя мой протест был глухим, внутренним, быть может, еще до конца не осознанным (говорю без всякой рисовки), мой критически настроенный ум не признавал никаких канонов, догм, установлений, «взращенных» на ниве субъективизма. Поэтому я даже в условиях «железного занавеса» старался в доступной для себя форме жить жизнью всей планеты, зачитывался еженедельником «За рубежом», журналами «Вокруг света», «Новое время» и т.д.

   Что касается собственного творчества, я шел от мировой поэзии. Для меня запретных тем не было. Я твердил себе: человек должен знать все, в то же время должен знать, что хорошо и что плохо. Тогда твои произведения станут подлинным «учебником жизни», о чем мечтал Г.Чернышевский. Еще раньше Аристотель писал: «Хорошая книга – та, в которой сочинитель говорит то, что должно, не говорить того, что не должно, и говорить так, как должно». Сказано просто и гениально!

- Назовите, пожалуйста, хотя бы пару тем, на которых было фактически наложено табу.

- Их много. Прежде всего, это те, которые были официально запрещены цензурой. Но и среди остальных тем, хотя не было прямых директивных указаний, значились более или менее желательные. Например, не сладко жилось, и попадали в немилость, а точнее находились под градом критики те, кто писал только на исторические темы, у кого так называемая камерная лирика и т.д.                                           

   Естественно, все это было характерно и нашей лезгинской поэзии. Более того, низкий уровень не только художественной, но и общей культуры некоторых представителей нашей творческой интеллигенции того времени лишал их способности дать научное объяснение и объективную оценку явлениям мировой культуры, в том числе и поэзии. Не только такие философские, нравственные и эстетические категории, как истина, добро, красота, но и вопросы художественного совершенства, профессионального мастерства рассматривались через призму идеологической целесообразности.

  Поэтому до моего прихода в нашей поэзии, в частности, не было чисто пейзажных стихов. Пейзаж использовался как фон, он еще не был самостоятельным объектом изображения. Без социального элемента пейзажное стихотворение считалось ненужной, даже вредной безделушкой, отвлекающей читателей от насущных проблем современности.

- Что еще не устраивало блюстителей порядка в литературе?

- Не было у нас произведений, посвященных интимным отношениям между мужчиной и женщиной, их чувственным удовольствиям. Это считалось недопустимой пошлостью, похабностью. Воспевали только платоническую любовь и то на фоне созидательного труда, безо всяких тайных встреч и страстных лобзаний. Поэты убегали от эротических тем, как черт от ладана. Даже в творчестве великого лирика Е.Эмина слово «поцелуй» встречается всего лишь один раз. И то с определенной долей иронии в стихотворении «Кот, сожравший мясо». Увидев сушеную тушу, кот от радости мяукнул: «Душенька моя» и поцеловал ее. Вот и все.

   Видимо, народный поэт Дагестана Ш.-Э.Мурадов в 50-х годах прошлого века захотел восполнить этот зияющий пробел в нашей поэзии – включил в свой сборник «Песни горца» (1957) цикл стихов «Поцелуи». О каких поцелуях идет речь? Сын вернулся после учебы из Москвы. Счастливая мать обнимает родное чадо и целует его. От себя поэт добавляет: «Это поцелуй материнской любви. Любовью прочен наш мир». Во втором стихотворении в общих чертах говорится о том, как после долгих душевных терзаний и страданий два молодых человека признались в любви и наградили друг друга поцелуем. Тут же автор встает в позу ментора со своими наставлениями: мол, молодые люди должны быть порядочными и дорожить своим поцелуем как честью. Третий поцелуй – это поцелуй дружбы, который подарил поэт при расставании с грузином. Четвертый поцелуй – это поцелуй председателя колхоза, который он оставил на полотнище красного знамени, которым наградили коллектив колхоза за трудовые успехи в социалистическом соревновании, а пятый – это поцелуй подчиненного лизоблюда на руке заведующего. В конце своего бесподобного цикла автор делает потрясающее резюме:

 

«И так, друзья, есть поцелуи радости,

Печали, любви, скорби,

Подхалимства, братства, единства…

Пусть будет побольше поцелуев радости в нашей семье!»

                                                    ( подстрочный перевод)

 

- Это же примитивщина!

- Если один из столпов того времени не понимает, насколько губительны для поэзии декларативность, иллюстративность, назидательность, то что можно сказать о других стихотворцах рангом ниже и об общей атмосфере в литературе. Вот почему я до сих пор не смог опубликовать в полном объеме свои циклы стихов о любви («Когда я был в раю», «Ночи поцелуев», «Капли шербета» и др.), написанные в конце 50-х и в начале 60-х годов прошлого века. 

   Часто меня спрашивают даже литераторы, как мне удалось включить в свой первый сборник «Алмазная россыпь» (1963) стихотворение «Ты сказала, что нету любви…»? А стихотворение «Как зашла ты ко мне домой» только при четвертой попытке увидело свет божий и то в сборнике «Жатва орла» (1987). Так что не так легко было пробить хоть какую-либо брешь в стене косности, когда эта стена больше и крепче, чем знаменитая Китайская стена.

Что делать, косность – дочь невежества и тупости.

   Поэтому жить и творить в такой среде, будто находишься в безвоздушном пространстве без эха и отклика, было неимоверно трудно. Только один Алирза Саидов лучше всех понимал меня, что он, кстати, выразил в автографе на своей книге «Перед Лениным»,  подаренной мне 7 декабря 1970г.: «Азизу Алему – несгибаемому бойцу поэтических революций – от души». Но и с ним мне не раз приходилось скрещивать шпаги, правда, за столом, аж до самого утра, делая лишь маленькие перерывы для очередного тоста.

- Если не секрет, какова была суть Ваших споров? Они носили принципиальный характер?

- Поводов для наших встреч и споров было немало: читали свои новые произведения, обсуждали то, что творилось в нашем литературном хозяйстве. Вот тут-то не всегда наши точки зрения совпадали. Дело в том, что Алирза не признавал так называемую прозу жизни; он был сторонником избранных, особенных тем – героических, возвышенных, окрашенных в патетические, романтические тона. С великим удовольствием писал он, скажем, о Ленине, Великом Октябре, революционере Агасиеве, космонавте Гагарине, поэте–бунтаре Саиде Кочхюрском, о подвиге грузинского доктора, профессора Жордании, прославленном мастере-строителе мостов Идрисе, доярке-маяке Саимат и т.д.

- А Вы?

- Я не отрицал, не игнорировал так называемые броские, исключительные темы; для меня просто не существовала проблема избирательности, ибо я искал красоту в самой жизни во всех ее проявлениях, даже в парадоксах. «Достоинство поэта, - писал Н.А.Добролюбов, - заключается в том, чтобы уметь уловить и выразить красоту, находящуюся в самой природе предмета, а не в том, чтобы самому выдумывать прекрасное». Главное тут в том, какими глазами ты смотришь, на каких весах взвешиваешь. Вот наглядный пример. Как у Алирзы, и у меня были историко-героические баллады. Но он никак не мог себе представить, что можно написать баллады о росинке, тростнике, осенних листьях, да еще и сатирические. Это было неприемлемо для него, считал чуть ли не кощунством. Тем не менее, оставаясь на своих позициях, у него хватало мужества признавать, что пути искусства, как и пути Господни, неисповедимы. Но это было уже красивое отступление с боем.

   Так что, когда Алирза писал обо мне как о «несгибаемом бойце поэтических революций», мне кажется, он больше имел ввиду мои поиски и достижения в области формы, нежели содержания, ибо он до конца не разобрался в моей концепции мира и человека, в моих эстетических воззрениях, о чем свидетельствуют его обзорные статьи о лезгинской поэзии того периода.

  А вот другой поэт – Ибрагим Гусейнов, наоборот, ополчился на меня за мою «революционную деятельность» в лезгинской поэзии. После выхода моего первого сборника «Алмазная россыпь» (1963) он на расширенном заседании правления СП Дагестана со всей яростью упрекнул, что, мол, «Азиз Фатуллаев превратил свой сборник в словарь литературоведческих терминов» (сохранился стенографический отчет).

  Действительно, в моем сборнике было около 30 поэтических новшеств разного рода (сонеты, триолеты, этюды, экспромты и т.д.). К сожалению, этот сборник до сих пор по-настоящему не оценен. Фактически с него начинается новый этап, настоящий Ренессанс лезгинской поэзии, ибо она была подключена в «единую энергосистему» мировой поэзии.

   Только через 7-10 лет после выхода моего сборника «Алмазная россыпь» И.Гусейнов, наконец, понял, насколько он отстал, быстро скинул с себя балахон ретрограда и на всех парах начал догонять далеко ушедший поезд. Иными словами Ибрагим стал выпускать, как колбасные изделия на конвейере, сонеты, триолеты, терцины и т.д., введенные мною в лезгинскую поэзию и подхваченные другими поэтами старшего и младшего поколения. Но самое парадоксальное то, что в монографии «Лирика И.Гусейнова», написанной его приятелем, профессором Р.М.Кельбехановым совместно со своей дочерью, кандидатом филологических наук М.Р.Кельбехановой, все эти новшества без зазрения совести приписаны И.Гусейнову, а обо мне – ни слова.

- Кажется, в журнале «Самур» проф. Кельбеханов высоко отзывался о Вас как о поэте-новаторе.

- Да, в своей статье «Светильник и перо» («Самур» №4-5, 2004) проф. Кельбеханов, отмечая вклад некоторых лезгинских поэтов в родную литературу, написал: «Азиз Алем – один из талантливых поэтов лезгинского народа… Мы не ошибемся, если скажем, что бесчисленны новшества, которые он привнес в нашу поэзию». Хотя конкретно не указано, что за новшества и как они повлияли на общий литературный процесс, читательская общественность отлично понимает, о чем идет речь.

   А вот в монографии, кстати, вышедшей, как и статья в журнале «Самур», в 2004 году в одно и то же время из печати, все эти новшества, как уже было сказано, приписаны И.Гусейнову. Воистину бумага все терпит. «Истина – солнце разума», - писал французский писатель Вовенарг. Но в монографии Кельбехановых, кроме беспардонной лжи и неуёмного славословия, я не увидел ни «солнца», ни «разума», в которых так нуждается наше литературоведение.

- Как Вы думаете, в чем причина? Может быть, бес попутал?

- Не знаю. Возможно, авторам монографии не понравились мои нашумевшие в свое время статьи, рецензии в периодической печати, в которых я критиковал И.Гусейнова за художественное несовершенство его произведений, за эпигонство и даже за плагиатство, что, к сожалению, продолжается и по сей день. Тут других причин я не вижу, потому что Кельбехановы не оставили без внимания ни одного высказывания о творчестве И.Гусейнова даже некомпетентных, окололитературных особ, если оно позитивного характера. Что ж, такое умолчание по части моих оценок творчества И.Гусейнова я воспринимаю как знак согласия со мной.

Тут важно не это, а другое: чего же добились родственные души с учеными степенями? Стали калифами на час и оказали медвежью услугу И.Гусейнову. Такова суровая правда жизни: фальшивая монета быстро выходит из оборота.

- Чуть раньше Вы же сказали, что Ибрагим немало сделал для лезгинской поэзии. Не противоречите ли Вы сами себе?

- Нет. Хотя Ибрагим еще долго, а Алирза аж до конца своей жизни отдавал определенную дань риторике, объективно своим пусть даже не совсем оригинальным творчеством И.Гусейнов способствовал утверждению и усилению позиций реализма в лезгинской поэзии, широкому распространению тех же новых жанров и форм, против которых он выступал, обновлению арсенала изобразительно-выразительных средств и обогащению литературного языка. Разве это мало?

- Давайте вернемся к Вашим беседам с Алирзой. Какие принципы Вы отстаивали, считали для себя коронными, незыблемыми?

- Очень коротко я о них написал еще в 1970 г. во вступительном слове своего сборника «Охапка лучей». Выбрав себе поэтический псевдоним «Алем»  («Вселенная»), я открыто заявил, что меня интересует все, что есть в жизни, в объективном мире – от невзрачной, незаметной пылинки до чудовищно ярких сверхновых звезд далеких Галактик во всем их многообразии и единстве. Поэтому когда я пишу о цветах, думаю о земном шаре, и, когда пишу о земном шаре, не забываю о цветах.

   Я – диалектик. Для меня макромир и микромир не существуют автономно, сами по себе. И пылинка для меня – масштабная тема. Потому-то я  и заявил в своем предисловии: «Ты мне покажи человека, а я тебе расскажу о человечестве». Это не бравада ради сиюминутного эффекта, а один из основополагающих принципов моего метода. Для меня есть Вселенная, движение и порождаемые им  формы в соответствии с законами диалектики во времени и в пространстве.

- Бесспорно, Вашему творчеству характерна философия алемизма. Как Вы представляете себя с обществом, миром, Вселенной?

- Меня никогда не покидало ощущение глубокого духовного неблагополучия человеческого существования и кровного родства со всеми теми, кто живет на Земле и далеко за ее пределами, хотя у нас еще нет никаких контактов с обитателями иных планет. Потому-то я в одном из своих двукратных триолетов (1968) написал, что «во Вселенной для меня чужбины нет». Меня могли запросто обвинить в космополитизме, но я сын своего народа и всего человечества. Этого чувства у меня  никому не отнять.

- Не зря ведь Вы выбрали себе псевдоним «Алем» (Вселенная). И в Ваших стихах сквозит это ощущение планетарности.

- Да, псевдоним очень точно отражает идею соборности, вселенности моего творчества. Это не безосновательно. У всех у нас одни прародители – Адам и Ева. Поэтому все люди братья, несмотря на расовые и религиозные различия. «Люди рождаются только с чистой природой и лишь потом отцы делают их иудеями, христианами или огнепоклонниками», - говорил великий Саади. Но у арабов, которые мечом и огнем навязали миру ислам, есть, я бы сказал, золотое изречение, которое мне очень нравится: «Моя религия – это любовь ко всему живому».

- А как сочетаются в Вашем творчестве понятия «национальное» и «общечеловеческое»?

- Я лезгин, но лезгин не по паспорту, а по мироощущению, по образу мышления. Национальная по духу и форме моя культура органично и гармонично входит в общемировую культуру, постоянно обогащается и приобретает новые качества. Что касается моего творчества, то оно как растение, выросшее на лезгинской почве, но под солнцем мировой художественной словесности.

- Тогда что есть традиционное и новаторское в Вашем творчестве?

- Традиционное то, что и мое творчество питается из фольклорных источников. В то же время я нисколько не игнорирую художественные достижения прошлого, хотя, признаюсь, ко всему отношусь критически с позиции своих идейно-эстетических взглядов. Чтобы, так сказать, материализовать мои ответы на Ваши последние вопросы, приведу в качестве примера одно свое четверостишие из книги «Морские колокола» (1975) в подстрочном переводе:

Наш мир полная гостиная без дверей,

Где господствуют морозы жгучие.

Сколько бы мы не топили печь,

Наверху тепло, а внизу холодно.

  Я люблю вогнать джина в колбу. Это четверостишие дает нам немало пищи для размышлений. Здесь сопоставление макро- и микромира (комнатки и внешнего мира), трудовых «низов», которые все время топят печь, и «верхов», которые даром получают тепло и не делают ничего путного. Да и зачем им утруждать себя: гостиная полным-полно всем тем, что надо. Пусть гуляют себе морозы. Им-то что – они наверху, до них не доходят морозы.

  А те, которые находятся «внизу», из кожи вон лезут, чтобы в гостиной и на их душе было тепло. Увы, гостиная без дверей, морозы продолжают свирепствовать и некому навести порядок, ибо нет хозяина. Как ни печально, так было во все времена и так будет при всех общественно-экономических формациях. Таким образом, традиционный образ (мир – это дом), превращается в развернутую метафору и приобретает совершенно иной смысл, новое звучание. Вот это и есть, одна из форм новаторского подхода при разработке известной темы.

   Таких форм у меня предостаточно, одна из них – это состязательность. Во время этих состязаний я или развиваю, или опровергаю мысли крупнейших мастеров художественного слова. Например, у Гете в «Фаусте» написано: «Остановись, мгновение, как ты прекрасно!» Я взял эти слова в качестве эпиграфа и написал сонет, где сказано прямо противоположное эпиграфу: «Лети, мгновение, ибо в полете ты прекрасно!» Это маленькое «столкновение» между метафизиком и диалектиком, как говорится, на крутых поворотах истории.

- Теперь после такой большой, но важной прелюдии хотелось бы знать, какова главная тема Вашего творчества? Каковы ее параметры?

- Сердце человека и путь человечества. Об этом четко сказано в предисловии к сборнику «Охапка лучей». Конечно, это громадная тема. Она состоит из множества подтем. Одна из них особенно волнует меня. Это роль и место так называемых больших и малочисленных народов в поступательном движении всемирной истории человечества.               

- Такие темы не каждому под силу. Для их воплощения, помимо таланта, нужны колоссальные знания и усилия. Ну и, естественно, соответствующие условия.

- Что верно, то верно. Я еще не достиг своей заветной цели, но я в пути… Со школьной скамьи меня вдохновляли мудрые слова Исаака Ньютона: «Если я видел дальше других, то потому, что стоял на плечах гигантов». Взобраться и стоять на плечах гигантов… Для меня, сына абсолютно безграмотной женщины-колхозницы, еле-еле сводящей концы с концами (отец погиб на войне), это было, быть может, одной из самых трудных задач в жизни. Тем не менее, с первых же шагов на литературном поприще я боролся (как я тогда любил себе говорить) за большую философию, подлинный реализм и красивую фантазию в искусстве.

Продолжение следует (Часть 3) ››

Перейти к:

Часть 1

Часть 3